Не дай позабыть мне, не дай
Куда мы идем и откуда шли
И от сохи и от земли
И от лугов и от реки
И от лесов и от дубрав,
И от цветущих спелых трав
К своим корням вернуться должны
К спасению души обязаны вернуться...
После торжественного припева повторил первый куплет, засим песня закончилась. Вроде бы, неплохо получилось. Пальчики в процессе лепки и вращения шариков начинают приобретать необходимую гибкость и проворность, а тут еще и баян мне в помощь.
Кстати, гитару я все-таки приобрел на рынке у какого-то цыгана во время поездки с батей в Воронеж. Инструмент знатный, звук дает громкий чистый. Единственный недостаток, гитара семиструнная, я же обучен игре на классической испанской. Впрочем, беда и не беда вовсе. Делов-то — установить новый верхний порожек и заменить струны на специализированный комплект. Заодно поменял колки на новые, поскольку родные были изрядно потрепаны предыдущими владельцами, вращались аж со скрипом, а некоторые и вовсе прокручивались. Пиликаю на ней потихоньку. До «Полета шмеля» Римского-Корсакова со скоростью Зинчука мне еще далеко, а вот кое-какие популярные песенки из прошлой жизни играю и даже исполняю. Недавно «Шизгару» со всеми проигрышами и вариациями на оригинальном англицком забацал. Родакам понравилось, а братья не отстали, пока раз пять не исполнил. Впредь буду осторожнее с внедрением в массы культуры из параллельной реальности.
Ага, зарекалась свинья... После окончания полонеза с улицы донеслись громкие женские голоса. Пришлось подойти к окну и распахнуть створки пошире.
Етит твою маму! У забора из штакетника аккурат напротив моего окошка сгрудилось около двух десятков представительниц женского пола самых разных возрастов Практически у всех глаза были на мокром месте. Эко их пробрало! И немудрено, уж больно печально было на душе у Михаила Клеофаса Огинского в процессе написания мелодии (не даром оригинальное название полонеза «Прощание с родиной»), и эту свою вселенскую печать ему удалось гениально передать посредством нотных знаков.
— Володенька, — обратилась ко мне какая-то баба с пустыми ведрами на коромысле, — это ты счас играл и пел, что ли?
— Не, по радио передавали, — схохмил я, — «Квинтет для оркестра и балалайки» Мусоргского-Даргомыжского называется.
— Чо, мы радиво от настоящего баяна не отличим! — встряла какая-то молодуха на сносях. — Ты, Вовка, нас за полных дур не держи. И пел ты своим голосом, неужто не узнаем! Так что выходи с баяном, садись на лавку играй этот самый свой квин… квин… короче, народ просит.
Ага, с таким наездом «народ просит». Вот же наглая бабенция. Впрочем, отказать, значит, проявить неуважение к «опчеству». А подобное поведение на селе чревато непредвиденными осложнениями не только для меня, но всего нашего семейства. Был бы малолеткой, непременно залупился бы и пошел в отказ, но я же не пацан желторотый… внутри.
— Лады, сыграю разок, только учтите, на «бис» повторять не стану. Я вам не заезжий куплетист, у меня дел насущных по самые гланды.
Тут и маменька подошла откуда-то. Увидев толпу баб у нашего палисадника, вообразила невесть что, разволновалась. Однако женщины быстро объяснили ей, что пожара или какого еще бедствия с её хатой не случилось, а вот «талан песнюка у сынка ейного явно пробудился». Ну для маман это новостью не стало, поскольку её Володенька «завсегда отличался ангельским голосочком», что она тут же донесла до всех присутствующих.
Пришлось мне брать баян и тащиться на улицу. Уселся на лавку в окружении окрестных дам, прокашлялся для солидности, вдарил по кнопарям, проиграв мелодию бравурной части музыкального произведения, после чего запел:
Песня лети, как птица вдаль…
По окончании, встал и раскланявшись уважаемой публике, собрался, было, удалиться по своим делам. Но не тут-то было. Наивный крестьянский ребенок. Прям так меня и отпустили.
— А еще что-нить изобразить могёшь, Володенька? — обратилась ко мне беззубая карга Омелько, живущая на противоположной стороне улицы через два дома.
— Баб Вер, мы договаривались на одно произведение! — справедливо возмутился я.
— Таки ты уступи, потешь опчество, — вставила свое веское слово брюхатая молодуха имени которой я не знаю, похоже, недавно вышла замуж за кого-то из местных и переехала в Бобровку.
Но самое главное, «опчество» поддержала Прасковья Григорьевна Зубова. Как бы там ни было, но супротив мнения матушки идти себе дороже. Пришлось музицировать дальше. Протяжные «Амурские волны», задорные «Лимончики», провокационные «Иду — курю» и «Человек и кошка» от группы «Ноль», уркаганская «Мама, я жулика люблю» и еще куча известных мне веселых и грустных песен и мелодий ушли в народ, что называется, на ура. Что-то пел, где-то просто музицировал. Когда исполнял «На сопках Манчжурии» меня так и подмывало спеть хулиганскую про дроздов, и донести до людей, по какой именно причине они не спят.
